Один шаг между жизнью и смертью - Страница 51

Еще Алена говорила ему, что любовь не бывает грязной.

В этом он тоже сомневался. Во всем, что они делали, в каждой их встрече, в каждой минуте счастья ему чудился едва уловимый душок чего-то нечистого, наподобие запаха прогорклого жира, который издает забытая неряшливой хозяйкой немытая сковорода. Если бы его губы могли произнести эти слова, он постарался бы объяснить Алене, что ворованное счастье не бывает долгим, а любовь украдкой не может с полным правом называться любовью.

Теперь, когда она вернулась, он чувствовал, что объяснить ей это придется. Она не собиралась уходить от Арцыбашева. Юрий, в отличие от своего старинного приятеля Цыбы, отлично видел, что Алену устраивает существующее положение вещей и она не намерена что бы то ни было менять в расстановке сил. Зачем, собственно? С Юрием ей было хорошо, а с Арцыбашевым – спокойно.

– Выпьешь что-нибудь? – внезапно услышал он ее голос над самым ухом. Алена стояла рядом с шезлонгом, держа у плеча нагруженный поднос, и улыбалась ему одними глазами.

Юрий показал ей свой стакан, в котором было еще глотка на три прозрачной смеси, и отрицательно покачал головой.

– Ты останешься ночевать? – едва слышно спросила она, протягивая ему поднос. Он снова покачал головой, и свет ее глаз немного померк, словно где-то внутри передвинули бегунок реостата, уменьшив напряжение в ее персональной сети. – Значит, встретимся у тебя?

– Нет, – сказал он. – Прости меня, если сможешь, но.., нет.

Ее глава сделались совсем темными.

– Что случилось? Впрочем, здесь не место. Мы еще поговорим об этом.

Юрий хорошо знал, чем закончится такой разговор. Он уже сто раз пытался говорить с ней “об этом”, но все его “так нельзя” разбивались вдребезги о ее “хочу”, а потом в дело шли аргументы совсем иного порядка, и остатки его решимости летели в тартарары от одного прикосновения ее губ. Поэтому он твердо сжал губы и снова покачал головой.

– Нет. Мы больше не станем об этом говорить. Глядя на то, как задрожал ее рот, и слушая мелодичный перезвон бокалов, на вдруг потерявшем устойчивость подносе, Юрий думал о том, что здесь действительно не время и не место для подобного разговора. Но он знал и другое: иного времени и места у него просто не будет. Стоит дать себе отсрочку на час, и все опять закружится в сумасшедшем водовороте опасливого счастья и отчаянного, изнуряющего душу вранья. “Да, – с горечью подумал он, – на Казанову я не тяну. Пожалуй, не стоило и пытаться…"

Лена хотела что-то сказать, но в это время ее сильно толкнули. Мимо них, сильно шатаясь и во всю глотку распевая: “Лучше лежать на дне, в синей прохладной мгле…”, промаршировало лицо некоренной национальности с огромным горбатым носом, шапкой кучерявых волос, окружавшей круглую аккуратную лысину на макушке, в очках с золоченой оправой и в строгом деловом костюме. Не переставая фальшиво петь, лицо вошло в реку по колено, взмахнуло руками, как ветряная мельница, по-бабьи взвизгнуло, ухнуло и с громким плеском погрузилось в воду. На берегу немедленно образовалась небольшая толпа заинтересованных зрителей, и Юрий с облегчением понял, что разговор окончен.

Алена с усилием взяла себя в руки и отошла в сторону. Юрий одним глотком осушил свой стакан, ввинтил его донышком в песок у ножки шезлонга, поднялся и тоже отошел в сторонку, присев прямо на землю. Незаконченный разговор оставил на дне души мутный осадок. Хотелось догнать Алену, как-то оправдаться, что-то объяснить, сгладить невольную и незаслуженную обиду… “Нет, – решил он. – Все вышло именно так, как нужно. Пусть ее последним воспоминанием обо мне будет обида. Она гордая, она не простит… И не надо. Постепенно пыль уляжется, и тогда она тоже поймет, что все было правильно. И хватит об этом, а то так и до психушки недалеко”.

От толпы болельщиков, пытавшихся посулами и угрозами выманить из воды барахтавшегося в метре от берега пловца, отделился представительный господин лет пятидесяти или пятидесяти пяти. У него было толстое холеное лицо с жирным подбородком и гладкими белыми щеками, обширная лоснящаяся лысина и выпирающее из-под короткой летней рубашки круглое, как глобус, волосатое брюхо, нависавшее над жилистыми узловатыми ногами. Свои брюки и ботинки он нес в руке.

Приблизившись к Юрию, он с кряхтением опустился на землю и принялся старательно обметать песок с босых ступней, поминутно теряя равновесие. Только теперь Юрий заметил, что его сосед изрядно пьян.

– Черт знает что, – ворчал тот, с брезгливой гримасой расправляя носки. – Каждый раз одно и то же… Хоть бы морду кому-нибудь набили. Одни и те же люди, одни и те же места.., тоска!

Говоря, он смотрел то на реку, то на свои носки, и Юрий решил, что можно не отвечать – собеседнику, похоже, было абсолютно безразлично, перед кем произносить свой монолог. Спустя секунду выяснилось, что он ошибся.

– Кстати, – сказал представительный господин, замерев в неудобной позе с наполовину натянутым на ногу носком, – что же это я говорю? Передо мной совершенно новое лицо, а я… Простите великодушно и позвольте представиться. – Он выпустил свой носок и сел прямо. – Аркадий Игнатьевич Самойлов, Георгиевский кавалер.

Юрий от неожиданности поперхнулся дымом и окинул Аркадия Игнатьевича удивленным взглядом. Меньше всего тот был похож на кадрового военного, принимавшего непосредственное участие в боевых операциях.

– Так вы военный? – осторожно спросил он.

– Я? Военный? Неужели похож? Надо бросать пить… Нет, молодой человек, я писатель. Член Союза и лауреат чего-то там такого… А вы, если не секрет, по какой части?